Skip to content

Воспоминания о Бакланове и некоторые статьи

Литературовед и критик Бенедикт Сарнов:

“Гриша Бакланов, Григорий Поженян, Володя Тендряков, Юра Бондарев пришли в институт прямо с войны. Это был 1946 год. Только двое с нашего курса были со школьной скамьи – рано умерший поэт Герман Валиков и я.

Бакланов добровольцем пошел на фронт- его долго брать не хотели, потому что по возрасту не подходил. Он и другие мои сокурсники так были перенасыщены впечатлениями войны, что даже те из них, кто никогда не думал о литературе, хотели рассказать, что видели, чувствовали, пережили.

Необычайно редкое явление, если честная правдивая книга имела еще и официальный успех. Бакланову было непросто. Когда он написал лучшую, на мой взгляд, свою книгу “Пядь земли”, в официальной критике в ходу было выражение “окопная правда”. Несколько уничижительное, снисходительное именование честной военной прозы. Пошло это выражение от книги “В окопах Сталинграда” Виктора Некрасова. И, разумеется, относилось к Бакланову. В самом названии “Пядь земли” был вызов, полемичность. Я помню, тогда во МХАТе шел спектакль по пьесе Чирскова “Победители” – рябило в глазах от золотых генеральских погон на сцене. Считалось, что войну нужно изображать именно так – делать вид, что началась она чуть ли не прямо с Парада Победы…

Если бы меня попросили найти одно слово, чтобы охарактеризовать Гришин образ, я бы сказал, что это “порядочность”. Он был порядочным во всем, а в той жизни это было непросто. Когда он стал главным редактором журнала “Знамя” и возникали острые, конфликтные ситуации, проявлять независимость было сложно. Но он был независимым”.

***

Василь Быков (из воспоминаний «Долгая дорога домой». Издательство Прозаик, 2019.)

«Примерно в это же время [60-е годы] мне довелось прочесть небольшую повесть Бакланова «Южнее главного удара», которая меня почти ошеломила. Дело в том, что автор подробно и правдиво описал там несколько моментов, хорошо знакомых мне по собственному опыту участия в боях под венгерским городом Секешфехерваром, где меня ранило. Я был удивлен, как простая правда войны становится высоким искусством, какие, оказывается, глубины таит в себе банальный кусок жизни. (Хотя война, конечно, не банальный кусок…) А прочитав в «Новом мире» баклановскую «Пядь земли», я отложил всё, над чем работал, и с жаром засел за «Третью ракету».

Василь Быков (из книги Жестокая правда войны. Воспоминания пехотинца. Издательство Родина, 2020.)

В 1967 году Москве проходил IV съезд Союза Писателей СССР, на который в числе большой группы приглашены были из Минска Василь Быков и Алесь Адамович. Съезд проходил в Кремлёвском дворце съездов. Василь Быков вспоминает, как во время перерыва вместе с Баклановым они отправились в гостиницу:

«По дороге нас подстерегла неожиданность. Мы не успели перебежать проезд Спасской башни на зелёный свет светофора и остановились. Но один из делегатов (не из нашей компании), старый туркменский писатель, пошёл на красный свет и был задержан гэбистом в форме, который грубо рванул старика за плечо и стал отчитывать. Этого не выдержал Григорий Бакланов, оказавшийся рядом. Я никогда не видел Григория таким разгневанным: он бросился защищать старого туркмена, на глазах десятков прохожих возмущённо стыдил гэбиста. Но тот тоже пришёл в ярость, потребовал у Бакланова пропуск, стал орать, «Я его сейчас порву, и ты больше не увидишь свой съезд!» На что Бакланов ответил с вызовом: «Ну порви! Порви! Что же ты не рвёшь?» Тот, однако, не порвал (…)

Этот поступок Бакланова многое мне объяснил в его характере, твёрдом и упрямом. Стали понятны некоторые его пассажи в печати и выступлениях. Особенно блестящей, бескомпромиссной была его речь на всесоюзной партконференции в Москве, на которой правоверная аудитория попыталась согнать Григория с трибуны. Запомнились его резкие стычки с коммунопатриотами в присутствии члена горбачёвского Политбюро А. Яковлева. Среди нас в смелости и принципиальности не уступал ему разве Алесь Адамович».

* * *

Главный редактор журнала “Знамя” Сергей Чупринин:

“Григорий Яковлевич Бакланов был прежде всего человеком чести. Чести офицерской: он ветеран Великой Отечественной войны, кровью заплатил за нашу победу. Чести писательской: всегда для него литература была святыней, тем храмом, куда может войти только человек, достойный того, чтобы обращаться к своим соотечественникам и к потомкам. И он был человеком чести как общественный деятель. Надо вспомнить, что в самые трудные перестроечные времена он пришел в журнал “Знамя”, возглавил его и 7 лет посвятил этому важному общественному поприщу. Тогда тиражи были миллионные, за журналами выстраивались очереди, и было важно, чтобы именно такой человек, как Бакланов, вел этот корабль. В последние годы он крайне редко появлялся и в печати, и уже совсем не появлялся ни на литературных сборищах, ни на сборищах государственных. Видимо, что-то – не только нездоровье, не только преклонные годы – мешали ему это делать. Я думаю, именно этот девиз чести, лозунг чести, под которым он прожил свои 87 лет без малого, затрудняли ему общение с нынешней сырой, нездоровой атмосферой и в литературной жизни, и в жизни страны.

Исключая службу в армии, Григорий Яковлевич никогда и нигде не работал, кроме как главным редактором в журнале “Знамя”. Все остальное время он проводил за своим письменным столом. И я думаю, что к работе в редакции литературного журнала он относился прежде всего, как к службе, как к служению литературе и общественной мысли. Был строг, был беспощаден по отношению к тому, что, может быть, талантливо, но аморально. Но был и удивительно великодушен по отношению к настоящим произведениям, даже если они ему не были близки эстетически. В литературном отношении он был человеком XIX века: со строгими традициями, со строгими понятиями о достоинстве в литературе и достоинстве литературного поведения. Этого же ждал он от других. Я думаю, что многие писатели среднего и сравнительно молодого поколения помнят эти баклановские уроки”.

* * *
Писатель Александр Кабаков:

“От встреч с Григорием Яковлевичем запомнилась его ироническая интонация. Вероятно, кто-то знал его и другим, но мне запомнились наши разговоры в полушутливом, ироническом стиле. В повести “Бульварный роман”, которую двадцать лет назад я предложил журналу “Знамя”, есть один любовный эпизод. Григорий Яковлевич очень смешно, несколько старомодно сказал: “А вот нельзя ли как-нибудь там меньше поз?” Я засмеялся и ответил: “Я не знаю, как вы их там считали. Мне кажется, их там всего две”. Мы оба посмеялись. Повесть была опубликована.

Мне очень понравился его роман об архитекторах: совсем не военная проза. Я бы сказал, это было одно из первых опубликованных честных сочинений о жизни советской интеллигенции. Уже на исходе советской власти, но одно из первых честных. И конечно, вся военная проза Бакланова прекрасна. Потому что собственное участие ничем не заменишь”.

* * *

Заместитель главного редактора журнала “Знамя”, литературный критик Наталья Иванова:

“Первая молодость Григория Бакланова выпала на самое тяжкое время – на войну. Он был артиллеристом, освобождал Будапешт, был награжден орденом Отечественной войны первой степени. Эта молодость была трудной и тяжелой, но она же дала ему такой творческий импульс, что понятие “лейтенантская проза” очень многим обязано ему – и никогда, по-моему, не исчезнет из русской литературы ХХ века. “Пядь земли”, “Мертвые сраму не имут”, “Июль 41-го”, “Навеки девятнадцатилетние”…

Вторая молодость Бакланова – это оттепель, когда он развернулся по-настоящему и когда он смог писать и даже печатать, хотя какие-то вещи не брали и в “Новом мире”. А третья молодость Бакланова – это конец 1980-х-начало 1990-х годов, когда он пришел в журнал “Знамя” – впервые в жизни, как он потом шутил и смеялся, пошел на службу – и был главным редактором на протяжении нескольких лет с 1986-го по 1993-й; не так уж мало. Сделано было очень многое. Он привлек новых, молодых людей, но при этом чрезвычайно сбалансированно вел журнал.

Как член партии, он был приверженцем так называемого демократического крыла. Он вышел из КПСС тогда, когда стало понятно: она ничего уже не способна сделать. Тем не менее, тогда он пытался повернуть ситуацию к тому, что можно назвать человеческим лицом. Потом он очень много сил отдал формированию проекта для литературных журналов и всех российских библиотек – это был институт “Открытое общество”, “Культурная инициатива”, Фонд Сороса; под разными названиями существовала эта программа, но придумал ее Григорий Бакланов. И благодаря ей более 25 тысяч российских библиотек получали литературные журналы, а литературные журналы имели тираж, потому что библиотеки подписывались на них. В итоге писатели в самые трудные времена начала 90-х имели гонорары, потому что программа эта была придумана очень и очень хорошо. Григорий Бакланов первым выступил против первой чеченской войны: его обращение к Ельцину фронтовика и настоящего ветерана было напечатано в тогдашних “Известиях”. (Радио “Свобода”, 23 декабря 2009.)

Василь Быков, статья “Верность памяти” (1979)

“Для многих из нас, бывших фронтовиков, в первые годы после окончания войны не все написанное о ней имело притягательную силу. Скорее наоборот. Хотелось по возможности отрешиться от недавно пережитой военной действительности, войти в мирную жизнь, из которой мы были так неожиданно вырваны в годы своей ранней юности и о которой столько мечтали в боях. Но, удивительное дело, по прошествии небольшого времени это наше военное прошлое стало обретать все более емкий и разительный смысл, в котором увиделось многое не только из войны.

Первая военная книга Григория Бакланова поразила меня, как не поражали иные прочитанные до нее книги о войне. Это произошло в конце пятидесятых годов, еще до появления его “Пяди земли”, сделавшей его имя широко известным в нашей литературе. Название этой его, кстати, не самой популярной книги – “Южнее главного удара”, и повествуется в ней о нескольких считанных днях тяжелых оборонительных боев у озера Балатон в Венгрии. Эта талантливо написанная повесть – концентрат суровой правды о войне, какой она навеки запечатлелась в сознании переживших ее фронтовиков, достойный памятник тем многим тысячам наших ровесников, что навек остались в изрезанной мелиоративными каналами и засаженной виноградниками балатонской земле. Потом появились другие его повести – знаменитая “Пядь земли”, яркая, как вспышка ракеты, “Мертвые сраму не имут”, емкий и мудрый “Июль 41-го года”, в которых минувшая война предстала в новых, не менее впечатляющих образах. Но эта первая военная повесть Г.Бакланова явилась для меня необыкновенно наглядным примером того, как неприкрашенная военная действительность под пером настоящего художника зримо превращается в высокое искусство, исполненное красоты и правды. Во всяком случае, с благоговейным трепетом прочитав эту небольшую повесть, я понял, как надо писать о войне, и думаю, что не ошибся.

Сила баклановского таланта, на мой взгляд, заключается прежде всего в его мудрой, все сохраняющей в себе памяти – на детали, атмосферу, психологические состояния тех невозвратно уходящих в прошлое лет. Именно черпая из этой памяти, художник плавит в тигле своей души высокую правду о войне, умело очищая ее от разрушительных наносов красивости, приблизительности, избитой мертвой риторики. Во всем, что бы ни писал Бакланов, он удивительно конкретен и точен. Так, например, в окопном артиллерийском быту после выхода его книг просто стало затруднительным отыскать свежую, не использованную им деталь, обнаружить сколько-нибудь новый тип солдата или младшего офицера. Он выстроил целую галерею великолепных по своей достоверности характеров фронтовиков, каждый из которых мог бы стать гордостью любого автора – столько в них точности, верности натуре, психологической и социальной емкости. При этом нельзя забывать, что такие характеры, как Богачев, Мотовилов, Ищенко, Прищемихин, сочинить невозможно, их надо наблюдать много лет, жить с ними, пролить кровь и пережить войну, чтобы впоследствии с такой достоверностью воплотить их в литературе.

Верность факту военного прошлого, реалиям и людям войны сделали прозу Бакланова такой емкой, точной и умной, появления какой трудно было ожидать спустя два десятилетия после окончания войны, имея в виду количество о ней написанного. Но в его книгах война ожила новой жизнью, в ней появились новые живые люди с их горем и радостями, простодушием и хитростью – со всей сложностью невыдуманных их натур. К тому же каждая его военная повесть – это не просто военная повесть – это не просто произведение про войну вообще, это еще и документ, множеством явных и едва уловимых примет привязанный к конкретному периоду войны, месту, определенным боям. Так, “Пядь земли” – это один из днестровских плацдармов 1944 года. “Мертвые сраму не имут” – фронтовой эпизод зимы того же года на Украине, “Южнее главного удара” – Секешфехервар, Венгрия. Одни только названия слишком о многом говорят помнящим их фронтовикам, потому что за каждым из них кровавые бои, ранения, смерти товарищей. Что и говорить, баклановские книги не для легкого чтива, в них, может быть, слишком много смертей, крови, горечи боевых неудач, но зато и не менее доблести, стойкости, душевной красоты и мужества. Да и возможно ли иначе? Разве величайшая из наших побед не далась нам самой великой ценой, которую когда-либо в истории платил наш народ?

Примечательно, что проза Бакланова, кроме того, что глубоко драматична по своей сути, еще и полна тонкого, неизъяснимого лиризма, как бы доброго, все понимающего взгляда человека, искренне и по-настоящему любящего людей. Многие его страницы освещены тихим светом добра и сочувствия. В то же время, пожалуй, редко кто другой в нашей литературе так нетерпим ко всякого рода подлости и фальши, как Григорий Бакланов. Но даже в своих осуждениях он немногословен и сдержан. И это прекрасно.

И еще – главный герой его книг почти всегда молодой человек.

Возможно, это потому, что наше поколение очень молодым пошло на ту, может быть, последнюю войну и наша молодость определила в ней и нашу судьбу. Мы были солдатами или лейтенантами, соответствующим нашему чину оказался и наш опыт – опыт фронтовиков-окопников, сугубо солдатский опыт, который получили на войне миллионы. Вряд ли кто из нас рассчитывал дожить не только до генеральского чина, но и до генеральского возраста, такого рода мечты были для нас “не по карману”. И если все-таки судьба смилостивилась к некоторым из нас и мы нынче имеем возможность чествовать одного из наших ровесников, то делаем это с радостным сознанием того, что слепой выбор судьбы не оказался напрасным. Что касается Григория Бакланова, то он с лихвой и щедростью, присущей большому таланту, оплатил эти ему подаренные войной годы, создав немало поистине прекрасных страниц о нашем трудном и героическом прошлом.

Есть писатели-универсалы, способные благодаря особенности своего таланта изобразить любую картину, разработать любую тему, которые под их пером неизменно обретают интерес и художественную выразительность. Есть и другая категория авторов – верных однажды избранной теме, в исследовании которой они достигают порой значительного взлета именно в изображении прошлой войны, хотя в его творческом активе наличествуют и такие несомненные удачи мирной темы, как многие рассказы или широко известная повесть “Карпухин”. В последнем, майском, номере “Октября” он выступил с новым произведением на свою прежнюю тему – повестью о войне “Навеки – девятнадцатилетние”.

Следует сразу заметить, что вся военная проза Г.Бакланова, начиная с его первой повести “Южнее главного удара”, отличается скрупулезным вниманием к мельчайшим подробностям солдатского быта, окопного житья, сложнейшим перипетиям боя и человеческой психологии в бою. Он мастер точного и емкого слова, уверенно владеющий фразой, рожденной мыслью и незамутненным художническим видением. Как и в предыдущих своих произведениях (“Пядь земли”, “Мертвые сраму не имут”, “Июль сорок первого”), в этой его повести проявляется завидная свежесть памяти о тех огненных годах, которые уже так отдалились от нас, унося в забвение многое, что еще недавно, казалось, невозможно забыть. Но такова, видно, особенность человеческой памяти. К счастью, настоящий художник не может себе позволить забыть не только важнейшие события той трудной поры, но даже ее, казалось бы, второстепенные мелочи и – что важнее всего – столь важные для искусства душевное состояние людей войны, их чувствование, настроение – мир их души.

Сюжетное построение повести осуществлено преимущественно на романной основе и включает в себя год жизни героя, девятнадцатилетнего лейтенанта Третьякова. Это повесть о войне, но в ней вы не много найдете батальных картин, а те, что там есть, написаны с присущим Бакланову вкусом и множеством содержательных подробностей. Именно авторский вкус позволяет ему избежать порядочно поднадоевших тривиальностей в изображении солдатского героизма, хотя поведение Третьякова во время атаки можно расценить как подвиг. Это, если можно так выразиться, дважды в течение года совершенное прикосновение лейтенанта к войне, после первого из которых последовал долгий период пребывания в тыловом госпитале, а после второго ему суждено навеки остаться девятнадцатилетним. Между первым и вторым боями пролегла вся трудная госпитальная молодость Третьякова с ее переживаниями и мечтами, страданиями и любовью – вся судьба людей поколения, в ранней юности безоглядно шагнувшего навстречу огненному шквалу войны и по преимуществу безвозвратно оставшемуся там. Так уж сложилось, что именно эти 18-20-летние ребята навеки упокоились в многочисленных братских могилах, разбросанных по Европе, в засыпанных взрывами воронках, обрушенных траншеях и ровиках. Известно из статистики, что их, рожденных в 1922-1925 годах, вернулось с войны лишь трое на сотню.

Безвременная их утрата – это не только скорбный финал индивидуальной судьбы, но и непреходящая скорбь близких, невозместимые потери народа, сказавшиеся и на судьбе последующих поколений. Это, наконец, вечный долг, лежащий на немногочисленных их сверстниках, который лишь частично может быть возмещен разве что немеркнущей с годами памятью. Талантливо засвидетельствованная в искусстве солдатская память становится своеобразным обелиском, воздвигнутым живыми своим павшим братьям.

В повести лишь один главный герой, проходящий перед читателем с первой до последней страницы, хотя соприкасается он со многими людьми на фронте, в тылу, в госпитале. Пристальное внимание автора к своему Третьякову, однако, не мешает ему точно и зримо, на глазах у читателя, лепить другие характеры, как бы ярко высвечивая их своим внутренним художническим зрением. Это, надо полагать, нелегко, если помнить о разделяющей нас дистанции времени, и тут невозможно не порадоваться завидной способности автора помнить и видеть все. Замечательно, что в повести совершенно не чувствуется вымышленного, все словно почерпнуто, пережито, вынесено из личного опыта автора. Хотя, разумеется, это не так. Каким бы разносторонним он ни был, этот авторский опыт, его всегда недостаточно для создания значительного художественного произведения. Тем удивительнее эта способность таланта – с такой убедительной достоверностью вызывать из небытия прошлое, населять его полнокровными, живыми, легкими для узнавания образами.

В отличие от предыдущих военных повестей Г.Бакланова последняя содержит множество характерных черт и бытовых реалий жизни в тылу, будней далекого уральского госпиталя с его разнохарактерными типами раненых, врачей, санитарок. Перевернув последнюю страницу повести, вы будете долго помнить изуродованного на войне младшего лейтенанта Гошку, ослепленного капитана Ройзмана, командира роты Старых, человека нелегкой судьбы Атраковского. Реалистически выстроенная, лишенная нередкого в таких случаях налета слащавости, юношеская любовь Третьякова к вчерашней школьнице Саше подкупает целомудренностью отношений, рядом тонко подмеченных душевных состояний.

Повесть начинается лаконичной по описанию, но многозначительной по смыслу сценой обнаружения в старом засыпанном окопе останков воина, армейскую принадлежность которого можно определить лишь по едва сохранившейся, со звездой, пряжке. Это очень знакомая, даже характерная для Белоруссии картина, где вот уже много лет усилиями общественности и юных следопытов продолжается розыск одиночных могил и случайных воинских захоронений, после чего идут долгие месяцы поиска имен героев. Не всегда он заканчивается успешно. Но когда это случается, ничто из добытого у прошлого и отвоеванного у безвестности не оставляется без внимания. Печать, радио, телевидение рассказывают о жизни и последнем бое погибших, смысл их ратного подвига становится достоянием всех. Особенно нынче, когда белорусский народ готовится торжественно встретить 35-летие освобождения республики от немецко-фашистских захватчиков.

В заключение хочется высказать уверенность, что последняя повесть Григория Бакланова явится серьезным приобретением нашей военной прозы, своеобразным обелиском памяти “навеки девятнадцатилетних”, талантливо созданным одним из их счастливо уцелевших ровесников”.

 

© 2023 grigorybaklanov.com. All Rights Reserved